Священномученик Максим (в мiру Михаил Александрович Жижиленко) — епископ Серпуховский.
Родился 2 марта 1885, в городе Калише (Польша) в семье окружного прокурора.
В 1912 г. он окончил С.-Петербургскую гимназию и в 1912 г. медицинский факультет Московского университета. Будучи еще студентом университета, Михаил женился на курсистке, вместе с которой прожил всего около года. Она в 1910 г. скончалась вследствие невозможности перенести беременность. Покоряясь воле Божией, оба супруга ни при каких условиях не захотели искусственно прерывать беременность, хотя и знали о том, что она грозит почти неизбежной смертью. Впоследствии свою покойную супругу владыка Максим называл праведницей. После ее смерти Михаила все время влекло уйти от мiрской жизни в монашество, но состояние монастырской жизни в России его не устраивало (на Афон, куда его тянуло, попасть не удалось).
Окончил гимназию в Санкт-Петербурге, медицинский факультет Московского университета (1912).
После окончания обучения Михаил Александрович работал сначала врачом министерства путей сообщения в городе Благовещенске и в Москве. С начала I Мiровой войны до января 1918 г. он участвовал в боевых действиях в Галиции врачом Кубанского пластунского батальона. После октябрьского переворота и окончания войны он занимал различные медицинские должности, в том числе и в красной армии. Короткое время был профессором психиатрии одного из провинциальных университетов, но потом сделался практическим врачом терапевтом. Потом стал врачом в Таганской тюрьме. Являлся духовным сыном известного священника о.Валентина Свенцицкого (будущее «покаяние» о.Валентина перед Сергием, судя по всему, было сфабриковано большевиками, о чем свидетельствует княгиня Урусова).
Михаил всегда был очень религиозным человеком. Он, будучи мiрским, познакомился с Патриархом Тихоном, которого глубоко чтил. Патриарх очень любил доктора Жижиленко и часто пользовался его советами. Они стали очень близкими друзьями, и Патриарх доверял ему самое тайное, все свои мысли и чувства. Так, например, в одной из бесед, патриарх Тихон высказал ему свои мучительные сомнения в пользе дальнейших уступок советской власти. Делая эти уступки, он все более и более с ужасом убеждался, что предел «политическим» требованиям советской власти лежит за пределами верности Христу и Церкви. Незадолго до своей кончины, патр. Тихон сказал, что, по-видимому, единственным выходом для Русской Православной Церкви сохранить свою верность Христу — будет в ближайшем будущем уход в катакомбы. Патриарх благословил Михаила принять монашеский постриг, а если заставит нужда, и иерархия отпадет от Церкви (что вскоре и случилось), то и принять епископский сан.
Однако были некоторые и противоречия между Патр. Тихоном и врачом Жижиленко. Патр. Тихон был оптимистически настроен и все еще верил, что Россия покается и Православие вновь восторжествует, Михаил же считал, что они живут уже в предапокалиптическое время.
По свидетельству будущего Владыки Максима, патр. Тихон, несомненно, был отравлен, а его «Завещание» подделали чекисты. При этом он ссылался на авторитетное мнение по этому вопросу своего брата – А.А. Жижиленко, профессора Уголовного права (интересна дальнейшая судьба брата Михаила: всю жизнь бывший атеистом, он пришел за благословением, когда узнал о постриге брата; умирая он говорил: все говорят, что Бога нет, а Он есть).
«Не находя для себя более возможным оставаться на том скользком и двусмысленному пути, на который Вы своей декларацией и распоряжениями поставили всю Православную Церковь, и повинуясь голосу совести и долгу пред Богом и верующими, мы, нижеподписавшиеся, порываем каноническое и молитвенное общение с Вами и т. н. „Патриаршим Синодом“ и отказываемся признавать Вас заместителем местоблюстителя патриаршего престола.
Декларация Ваша от 16 июля, указ от 20 октября и все, что известно о Вашем управлении Церковью, с очевидностью говорит о том, что Вы поставили Церковь в зависимость от гражданской власти и лишили ее внутренней свободы и самостоятельности, нарушая тем и церковные каноны и идя вопреки декретам гражданской власти.
Все это повелительно заставляет нас дерзновенно возвысить свой голос и прекратит теперь уже преступное с нашей стороны замалчивание Ваших ошибок и неправильных действий и, с благословения Димитрия, епископа Гдовского, отмежеваться от Вас и окружающих Вас лиц».
Работая врачом в Таганской тюрьме, в 1927 г. Михаил был сильно болен, и врачами почти что был приговорен к смерти. В марте месяце 1928 г. он соборовался и дал обет, что, если он поправится, то примет сан священника. И он поправился.
19 мая он поехал в Ленинград вместе с диаконом Никодимом Меркуловым. 20 мая 1928 г. Михаил Жижиленко был тайно посвящен в диаконский сан иосифлянским еп. Димитрием (Любимовым), фактическим лидером иосифлянского движения (по имени митрополита Иосифа, вокруг которого главным образом группировались непоколебимые и верные чада Церкви), в петроградском соборе Воскресения Христова. В числе поздравляющих новорукоположенного о.Михаила был и М.А. Новоселов (с которым он здесь и познакомился).
21 мая им же был посвящен во священника.
В сентябре того же года о.Михаил, продолжая работать врачом, поехал опять к Димитрию Гдовскому и принял монашеский постриг с именем Максим в память преп. Максима Исповедника. После этого он опять уехал в Москву.
Вопрос о поставлении тайных епископов возник сразу, как только руководителям иосифлян стало ясно, что открытое, а тем более – легальное, существование станет вскоре невозможным. Именно в это время начались массовые аресты и расстрелы духовенства. До сего времени в Серпухове архиереем значился еп. Арсений (Жадановский), постоянно пребывавший в ссылках. В марте-апреле 1928 г. от него перестали приходить всякие вести, и всюду стали разноситься слухи, что он умер или же расстрелян.
В начале октября 1928 г. о.Михаил получил по почте от архиепископа Димитрия Гдовского письмо, в котором он просил его приехать к нему для посвящения в епископы (уже в то время часть верующих города Серпухова просили о посвящении для них епископа). Приехавшему о.Михаилу епископ сказал, что он предполагал его поставить во епископы, но в силу некоторых обстоятельств, этот вопрос пока откладывается, почему и попросил его явиться на следующий день. О.Михаил говорил о невозможности принятия им сего сана по недостоинству, однако еп. Димитрий сказал о своем убеждении, что он может быть епископом. 12 октября 1928 он был тайно хиротонисан во епископа Серпуховского архиепископом Димитрием (Любимовым) и епископом Сергием (Дружининым) в петроградском храме на Пискаревке, что было первой тайной «иосифлянской» епископской хиротонией, ставшей важным этапом в создании Катакомбной Церкви (всего же насчитывается более двадцати тайных иосифлянских архиерейских хиротоний).
С января 1929 г. епископ Максим, известный в то время как «таганский старец», (поскольку в 1920-х гг. работал врачом в Таганской тюрьме), проживал с Серпухове, возглавляя иосифлянское движение Московской и части Ярославской областей, а после ареста епископа Алексия (Буй) окормлял также и воронежских иосифлян. В Серпухове в самое короткое время все 18 приходов перешли от сергиан к владыке Максиму. В соседней Коломне произошло то же самое. Значительная часть приходов Звенигорода, Волоколамска, Переяславль-Залесского и других городов последовали примеру Серпухова.
Для борьбы с «иосифлянством» в Серпухове митрополит Сергий направил в город популярного среди православных верующих епископа Мануила (Лемешевского).
Существуют различные свидетельства об отношении владыки Максима к сергианским архиереям и их пастве в разное время. Бывало, что, следуя каждый в свой храм, в Серпухове встречались иосифлянский епископ Максим и сергианский епископ Мануил. Оба епископа делали друг другу легкий поклон и продолжали свой путь, хотя сопровождавшая их паства не отличалась взаимной дружелюбностью.
Вскоре пропавший без вести еп. Арсений Жадановский дал о себе знать, что, естественно, вызвало некоторое нестроение в среде верующих. Однако, после ареста еп. Максима, оба святителя испросили друг у друга прощения.
Владыка Максим был арестован ОГПУ 24 апреля 1929 г. 5 июля 1929 приговорён к пяти годам заключения. В конце ноября того же года был помещен в Соловецкий лагерь, где работал врачом и впоследствии заведовал тифозным бараком. По воспоминаниям Андреевского, в то время в 4-м отд. Соловецких лагерей (т.е. на самом о. Соловки), среди заключенных епископов и священников наблюдался такой же раскол, какой произошел «на воле» после известной Декларации митр. Сергия. Одна часть епископата и белого духовенства совершенно разорвали всякое общение с митр. Сергием, оставшись верными непоколебимой позиции... Другая же часть — стала сергианами, принявшими так называемую «новую церковную политику» митр. Сергия, основавшего советскую церковь и произведшего новообновленческий раскол. Сергиане категорически отрицали существование Катакомбной Церкви, но в лице еп. Максима им было явлено доказательство ее существования. Если среди заключенных, попавших в Соловки до издания Декларации митрополита Сергия, первое время большинство было сергианами, то среди новых заключенных, прибывших после Декларации, наоборот, преобладали так называемые «иосифляне». С прибытием новых заключенных число последних все более и более увеличивалось.
В то время на Соловках были следующие епископы-«иосифляне»:
епископ Виктор Глазовский (первый, выступивший с обличительным посланием против Декларации митрополита Сергия), епископ Иларион, викарий Смоленский и епископ Нектарий Трезвинский. К сергианам же принадлежали: архиепископ Антоний Мариупольский и епископ Иоасаф (кн. Жевахов). Менее яростным, но все же сергианином был и архиепископ Иларион Троицкий, осуждавший Декларацию митрополита Сергия, но не порвавший общения с ним, как «канонически правильным» Первосвятителем Русской Церкви. После того, как еп. Илариона Троицкого увезли с Соловков, «сергианские» настроения утихли, и упорных сергиан стало намного меньше: только архиепископ Антоний и, особенно, епископ Иоасаф (Жевахов). Они не пожелали даже увидеться и побеседовать с епископом Максимом. Зато епископы Виктор, Иларион (Смоленский) и Нектарий – довольно быстро нашли возможность не только встретиться, но и сослужить с Владыкой Максимом на тайных катакомбных богослужениях в глуши Соловецких лесов. «Сергиане» же вели себя слишком осторожно и никаких тайных богослужений никогда не устраивали. Естественно, к таковым начальство лагеря относилось более снисходительно, чем к тем «фанатикам», которые не признавали Сергия и советскую власть.
Всех арестованных по церковным делам, (а таковых, по официальной секретной статистике, в 1928-29 гг. в Соловках было до 20%), при допросах обязательно спрашивали, как они относятся к «нашему» митрополиту Сергию. При этом ликующие чекисты-следователи со злорадством и сарказмом доказывали «строгую каноничность» митрополита Сергия и его Декларации, которая «не нарушила ни канонов, ни догматов».
Святитель Максим запретил верным чадам Церкви брать благословение у упорных сергиан, как вспоминал Андреевский. «Советская и катакомбная Церкви — несовместимы», — значительно, твердо и убежденно сказал владыка Максим, и, помолчав, тихо добавил: «Тайная, пустынная, катакомбная Церковь анафематствовала сергиан и иже с ними».
Начальник всего Санитарного отдела Соловецких лагерей, доктор В. И. Яхонтов, хотел доктора Жижиленко, как опытного врача, назначить Начальником Санитарной части 4-го отделения, но этому воспротивился Начальник Информационно-следственного отдела. Должность врача Центрального лазарета также была доктору Жижиленко запрещена. Поэтому опытный врач, Владыка Максим, подчинялся административно менее опытному. Однако вскоре обнаружились исключительные дарования и опыт доктора Жижиленко, как лечащего врача, и его стали вызывать на консультации во всех сложных случаях. Даже большие начальники лагеря, крупные коммунисты-чекисты, стали обращаться к нему за медицинской помощью для себя и своих семей. Почти все врачи, как молодые так и старые, стали учиться у нового коллеги, пользуясь его советами и изучая его истории болезней.
С конца 1929 г. в Соловках началась эпидемия сыпного тифа, быстро принявшая грандиозные размеры: из 18.000 заключенных острова к концу января 1930 г., было до 5.000 больных. Смертность была чрезвычайно высокая, до 20-30%. И только в отделении, которым заведовал доктор Жижиленко, смертность не превышала 8-10%.
Вот как вспоминает об этом времени Андреевский: «Умирали больные всегда на его руках. Казалось, что момент наступления смерти был ему всегда точно известен. Даже ночью он приходил внезапно в свое отделение к умирающим за несколько минут до смерти. Каждому умершему он закрывал глаза, складывал на груди руки крестом и несколько минут стоял молча, не шевелясь. Очевидно, он молился. Меньше чем через год, мы, все его коллеги, поняли, что он был не только замечательный врач, но и великий молитвенник...».
Вместе с епископами Виктором (Островидовым), Нектарием (Трезвинским) и Иларионом (Бельским), а также другими священнослужителями, рискуя быть расстрелянным совершал тайные богослужения в лесу.
Святитель Максим был очень дружен с еп. Виктором, хотя они и были противоположностями. Свт. Виктор, в отличие от еп. Максима, был оптимистом и, как и патр. Тихон, верил в возрождение России и Православия. Владыка Максим был сдержанным и немногословным, а Вл. Виктор – открытым и старался каждого утешить словом.
Существует упоминание о том, что владыка Максим участвовал на Соловках в архиерейских хиротониях. Совершалось это в строжайшей тайне даже от самых близких, чтобы в случае ареста и пыток они не могли выдать ГПУ воистину тайных епископов. Возможно, что именно открытие факта какой-либо хиротонии и повлекло за собой вторичный суд над Святителем.
Срок его заключения в октябре 1930 был продлён ещё на пять лет. В декабре 1930 был арестован (свой арест и будущий расстрел Святитель предсказал за несколько месяцев) в лагере и отправлен в Бутырскую тюрьму, где ему было предъявлено обвинение в рамках дела «нелегальной черносотенно-клерикальной и церковно-монархической организации „Истинное Православие“». Ни допросами, ни пытками следователям ОГПУ не удалось добиться от обвиняемых требуемых показаний, и владыка вместе с еще тремя обвиняемыми иеромонахами18 февраля 1931 был приговорен к «высшей мере наказания».
Расстрелян Владыка Максим был в Москве 4 июня 1931.
Святый Священномучениче, Святителю отче Максиме, моли Бога о нас!